О художнике Шилтяне я узнал в годы перестройки. Именно тогда я познакомился с его творчеством. И это творчество мне очень понравилось. Григорий Иванович Шилтян — выходец из Нахичевани-на-Дону. Он родился в очень уважаемой армянской семье 20 августа 1900 года. Шилтяны (Шилтьяны или Шилтовы) жили в центре Ростова, в Солдатской слободе.
Отец его работал адвокатом, мать родом из семьи зажиточных промышленников. Григорий Иванович получил хорошее образование. Он обучался в Москве в классической гимназии. В 1915 году Шилтян вернулся в Нахичевань. С 15 лет участвовал в работе Ростово-Нахичеванского общества изящных искусств и Союза художников-армян в Ростове-на-Дону. В юношеские годы находился под влиянием кубистов, в особенности Пикассо. В 1919 году в разгар Гражданской войны Шилтян покинул Россию. Он хотел достичь Италии, стать профессиональным художником, увидеть все музеи мира. Однако путь его был долог и тернист. В Италию Шилтян попал только к концу двадцатых годов. Он добирался туда через Тифлис, Батуми, Крым, Константинополь, Берлин, Вену и Париж. Эмигрантская жизнь его была тяжелой, он много и упорно работал, рисовал, постоянно совершенствовался в своем творчестве и в итоге имел огромный успех. Его картины есть во многих музеях Италии и в других странах Европы и мира. Шилтян долгие годы работал по заказу Ватикана, а также для церквей Италии. Говорят, его очень ценил, уважал и любил римский папа. Он также был популярным театральным художником. Шилтян являлся придворным портретистом князя Монако.
А еще творчество Григория Ивановича Шилтяна не просто высоко ценят в Италии. Его творчество считается национальным достоянием этой страны. Пожалуй, он был одним из немногих художников-эмигрантов тех лет (а может и единственным), которому удалось добиться такой славы и признания.
В 1958 году Шилтян посетил СССР, в том числе и Армению. В апреле 1959 года он уже у себя принимал Михаила Шолохова с семьей. В его миланском доме побывали многие деятели советской культуры. Это и Галина Уланова, и Сергей Бондарчук, и Мариэтта Шагинян.
Дочь писателя Михаила Шолохова Светлана Михайловна в своих «Дневниковых записях» вспоминает, что их поразило мастерство художника: «В Европе господствовал примитивизм в живописи, а Шилтьян в противовес этому направлению писал свои картины в подчеркнуто реалистическом, даже натуралистическом стиле».
Вообще миланский дом Шилтяна называли «русским островком» в «вечном городе», поскольку здесь часто происходили встречи с советскими деятелями культуры. В течение многих лет его связывала дружба с советской писательницей Мариэттой Сергеевной Шагинян, которая была тоже уроженкой Нахичевани-на-Дону. А самого Шилтяна после приезда семьи Шолохова итальянцы стали называть армянским другом Михаила Шолохова. Они, правда, друг друга очень уважали и любили. Мастерство Шилтяна Шолохова поразило. Они долго и оживленно беседовали об искусстве и литературе. На прощание Шилтян подарил Шолоховым копии своих картин «Школа воров» и «Натюрморт со скрипкой».
Как я уже писал, в 1958 году художник посетил Армению, где для Эчмиадзинского кафедрального собора создал картину «Армянская богоматерь».
В 1983 году выставка картин Григория Ивановича Шилтяна прошла в Москве. Последние годы он жил в Риме. Умер 1 апреля 1985 года.
Шилтян написал интересные воспоминания, в которых с любовью вспоминал о Нахичевани, Ростове. Эти воспоминания частично опубликованы на сайте «Занимательная Ростовология». Особенно интересны воспоминания Григория Ивановича о годах гражданской войны. Читая Шилтяна, мы отчетливо начинаем понимать, как страшна гражданская война. Вот как он описывает Ростов перед приходом красных в 1918 году:
«Мы жили в центре, но наше жилище было скромным, и, наверное, мою маму, вдову с тремя детьми, не сочли бы за капиталистку; другие родственники наоборот впали в панику. Дядя Мелконов жил в большом доме, недавно выстроенном на главной улице, в доме, который по его расчётам должен был составить славу городу; этот дом был девятиэтажным и должен был включать в себя синематограф, театр, кафе, магазины и т. д.
Страх побудил его расстаться со своим роскошным зданием, чтобы укрыться у нас. Другой дядя, с женой и сыном Львом, тоже переехали прямо к нам. Наоборот, мой кузен Георгий, брат Льва, учившийся в петербургском университете, был коммунистом и на несколько дней исчез из дома.
Наш дом наполнился гостями, в каждой комнате кто-то спал, и это мне даже казалось забавным. В течение нескольких дней город оставался предоставлен самому себе, улицы опустели, никто не выходил из-за страха перед выстрелами, которые нарушали тишину то тут, то там, особенно в ночное время. Иногда мы высовывались из парадного посмотреть, что происходит снаружи, но сразу же возвращались. Окна и двери держали плотно закрытыми, из-за боязни нападений и грабежей со стороны толп, собиравшихся в городе.
Взрослые были встревожены; иногда приходили страшные вести: говорили, что убиты некоторые известные в городе люди. Городом правила анархия, он практически оказался в руках бандитов и хулиганов.
Однажды утром, когда я смотрел из окна на пустынную, заснеженную улицу, то увидел, как перед одним из домов, стоящим в пятидесяти метрах от нашего, скопилась масса людей, угрожающе кричавших и размахивающих руками.
Там жил один мой знакомый, по имени Георгий, красивый двадцатидвухлетний парень, незадолго до революции мобилизованный на учения в звании лейтенанта, он носил великолепную военную форму и блестящие сапоги.
Я помню, как он гордо прохаживался по Садовой, но война закончилась прежде чем его направили на фронт, и его военная карьера свелась только к тем прогулкам.
Грозная толпа придвинулась к двери его дома: внезапно распахнулись створки, и появилась дрожащая фигура Георгия с бледным, как снег лицом, в окружении вооруженных ружьями и палками людей, которые выволокли его на улицу. Кто-то обвинял его в том, что он офицер.
Толпа выкрикивала угрозы все громче и громче; круг сомкнулся и я услышал несколько револьверных выстрелов, сопровождаемых страшным криком. В испуге я отпрянул от окна, но болезненное любопытство взяло верх, и я опять выглянул: толпа убиралась прочь, оставив на улице почти голый труп бедного юноши. Вскоре после этого из дверей вышла обезумевшая от горя женщина, которая бросилась к бездыханному телу: это была его мать. Не знаю, как долго ей пришлось стоять неподвижно на снегу рядом с трупом, потому что никто не осмеливался выйти из дома, чтобы утешить её или оказать помощь».
Свои воспоминания Шилтян назвал «Моё приключение». Надо сказать, что приключения выдающегося художника двадцатого столетия были не только интересными, но и страшными.
Вот как он описывает свой последний день в родном Ростове. Глава называется «Роковой день моей жизни»:
«…В конце октября красные отвоевали Харьков и устремились к Ростову. Белая армия была деморализована, и её лидеры пытались контролировать ситуацию в тылу с помощью террора. В поисках мужчин осматривали дом за домом. Делать портреты с генералов к успеху более не привело бы. Я понял, что гражданская война может продолжаться долго, а для меня больше не было путей спасения и в скором времени меня бы бросили в кровавую бойню. Поэтому в моём мозгу категорически и решительно созрел чёткий план бегства: я собирался достать фальшивые документы и с ними добраться до какого-нибудь черноморского порта, где неважно как сяду на пароход в Константинополь, а оттуда в Европу. Мама тоже понимала необходимость моего отъезда, потому что мой возраст подвергал меня разным серьёзным опасностям…
Было 20 ноября 1919 г., роковой день моей жизни. Сквозь свист ледяного ветра слышались выстрелы, доходящие с окраин. С наступлением темноты я вышел из дома, чтобы отправиться на поиски новостей, и случайно встретил начальника своего госпиталя, который мне сказал: «Сегодня с товарной станции в трёх километрах от города отходит поезд с тяжелобольными, если хочешь уехать, я могу дать тебе разрешение на передвижение и вход на перрон».
…Я вернулся домой, волнуясь перед самым решительным шагом моей жизни, представляя себе, что буду оторван от семьи на срок, не превышающий шести месяцев, или, в крайнем случае, года, поскольку думал, что гражданская война дольше не продлится. Но это ложное убеждение подкрепляло мою силу воли, в то время как подсознание, наоборот, предчувствовало, что этот разрыв может оказаться окончательным. Это было, как по собственной воле навсегда вычеркнуть самых дорогих людей из головы и сердца, оборвать все связи с ними, обрубить концы, убежать к идеалу неизвестному и, возможно, эфемерному или недостижимому.
Почти наступила ночь, и возбуждение не давало мне произнести ни единого слова. Я в последний раз прилёг на диван в нашей столовой, пытаясь собраться с мыслями и остудить рассудок, так как мучительные сомнения одолевали меня со всех сторон.
Моя одержимость всё пересилила, и я решил уходить. Резко поднявшись, я сказал маме: «Я должен сегодня вечером вас покинуть, больше терять времени нельзя, через час всё должно быть готово: необходимые документы у меня уже есть». Мама с тревогой смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в то время как горячие слёзы выдавали её волнение, и глухим голосом сквозь плач она сказала мне так: «Если это нужно, уезжай; ты ведь мужчина».
Мои брат и сестра ошеломлённо смотрели на меня. Света не было, мы собирали чемодан при свечах; дети плакали, а мама молча собирала и укладывала мои вещи.
Вскоре всё было готово. Я походил на лунатика и смотрел в лица моих близких, пытаясь заглушить эмоции и собирая волю в кулак, отвлекая себя мыслями о том, что свечи придают сцене сходство с картинами «Ночного Герардо». Было девять часов вечера. Мы хотели поужинать вместе в последний раз, но никому кусок не лез в горло.
В какой-то момент появился Иван, старый дворник, служивший у нас много лет, он должен был нести мой багаж, со словами: «Готово, барин, пойдёмте». Я обнял плачущих брата и сестру и спустился вниз по лестнице в сопровождении мамы, которая держала в одной руке керосиновую лампу, защищая другой рукой её от ветра.
В дверях в последний раз у меня сжалось сердце: лицо побледнело, плакать она перестала, но смотрела на меня своими большими, широко раскрытыми глазами, которые запомнил навсегда. Иван взвалил чемодан на плечо и вышел первым на снег. Я обнял маму ещё раз и шагнул в темноту. Мама осталась стоять в дверях. Шагов через двадцать я обернулся, но сквозь темноту увидел только слабый свет лампы. В тот миг меня подмывало вернуться в мамины объятия, но я решительно продолжил путь.
Через некоторое время я вновь обернулся, маленький огонёк ещё светился. С каждым разом, когда я поворачивался лицом к этому отблеску, он становился всё слабее и слабее, пока не исчез совсем. Всё было кончено. Но и по сей день случается, что нет-нет, да и мелькнёт тот огонёк перед моими глазами, и тогда сердцу становится больно.
Всю свою жизнь я задаюсь вопросом, правильно ли я сделал, покинув свой дом и Россию. Это трудное решение повлияло на всё моё дальнейшее существование. Не слепой случай, подтолкнувший меня к одному из возможных решений вместо другого, а моя воля, мой свободный выбор.
…Уверенным шагом я шёл к станции, а за мной тащился бедный Иван с чемоданом, по мокрому снегу пустынной Садовой. Дул ледяной ветер, кромешную темноту и тишину вокруг нарушали небо, зловеще краснеющее на краю горизонта и случайные выстрелы. Мы проходили мимо фонарей, на которых качались повешенные с табличками на шее «повешен за дезертирство», трагическое предупреждение и для меня; но я избегал смотреть на них. Наконец, после долгого пути мы достигли цели. Дорогу опять перегородили солдаты. Здесь я отпустил старика Ивана: «Передай ещё раз маме привет», — сказал я ему, — «и успокой её, скажи, что через полгода я вернусь».
Вот так навсегда покинул Ростов и Нахичевань великий художник XX века Григорий Иванович Шилтян. Ему не суждено было вернуться в родной город. Вот именно так навсегда в те страшные годы расставались самые близкие люди. Вот именно потому так страшна гражданская война. В тот день навсегда Россию покинул художник, потеряв Родину и близких. Он стал человеком мира. Точнее сказать, Родина подарила его миру. И Шилтян смог своим творчеством обессмертить себя, прославив тем самым нас.
Георгий БАГДЫКОВ